Баллады


РОМАНТИКА ОТСТРЕЛЯННЫХ ПАТРОНОВ

Рыцари Креста и войны за идею,
Походы на Восток – печальная затея:
Разрушенные замки, сожженные дома,
Насилие и слезы и … рыцарский роман
С красивейшим сюжетом – романтика, стихи
О славных похожденьях воителей лихих:

Вот Гроб Господен стонет в языческой стране,
Войдем в Святую Землю на боевом коне,
Спасем ее от скверны огнем и топором,
На башни нечестивцев падет небесный гром!

Апостолы, пророки, взгляните вниз на стяги
Все делают в пустыне за вас людские шпаги:
Сгорает в корчах ересь на пыльных площадях,
И кается неверный, испытывая страх,
И дарит францисканцам последние монеты,
И сам стрижет тонзуру себе, жене и детям.

Вот истинная вера! – не с совестью контракт,
А ужас божьей кары, и кара эта – граф,
Наместник под наместником наместника из Рима,
Апостола со свитой советников учтивых -
Единственный безгрешный средь смуты и разврата
Дарует отпущенье грехов своим солдатам.

И двинулись отряды могучих паладинов,
Сошлись в песчаной буре с султаном Саладдином.
Гремела сталь, взрывая каленые кольчуги,
Стонали арбалеты, щеглами пели луки,
Ревели алебарды, впиваясь хищно в мясо,
Порхали сабли, сея угрозу и опасность,
Метались между лезвий безумные берсерки,
Рубились пехотинцы в кровавом фейерверке –
Так зверь и зверь грызутся, сшибаясь телесами,
А лошади кричали людскими голосами.

Тебе всего семнадцать и ты впервые в схватке,
Твой дерзкий дух не принял старинные порядки.
Ах, молодость живая, ты каждый раз бунтуешь!
Намеренно нарушив традицию, ликуешь
И с гордою осанкой ступаешь по устоям.
Для тех, кому за сорок, твой образ непристоен,
Но старые вороны не чувствуют эпоху,
А ты – свободный рекрут, ты с ней шагаешь в ногу.

Ах, твердость юной мысли, ничто тебя не сломит –
Пред мудрым не склонишься в почтительном поклоне,
Над дураком смеешься, презрительно жалея;
Ни искус сатанинский, ни чары доброй феи
Тебя не поколеблют. Ты веришь только в силу,
В порывы сердца, в Бога и в непорочность милой.

 

 

 


Ты знаешь точно: правда всегда за тех, кто молод.
На крюке в оружейной висит тяжелый молот,
Он прост, но эффективен – не ищет щель в доспехе,
Как стрелы, вероломно не тянется к прорехам,
Как копья, и сочлений на панцире не помнит,
А просто бьет по латам, покуда не проломит.
Он просится в работу, ты тоже шлешь проклятья
И жаждешь приключений – вы схожи с ним, как братья.

Ах, свежие порывы фантазии прекрасной,
Пока еще беспечной, пока еще бесстрастной,
Вы с чуткостью поэта слагаете романы,
С жестокостью пустыни рисуете Моргану,
С тоской Пигмаллиона ваяете из глины
И в странствия ведете с холодностью Афины.

Вам равно удаются герои и подонки:
Кто крепости возводит из каменных обломков,
Кто крошит их тараном, кто душами играет,
Кто мыслит философски, угрюмо созерцая –
Но каждый Превосходен в своих мечтах и вере,
И каждый неподсуден, и среди равных – первый.

И, внемля перекатам бурлящего багрянца,
Ты не остался дома писать подруге стансы,
Но ты собрал вассалов, отправился к сеньору,
Чтоб потревожить земли Паралипоменона.

Под реющим штандартом христианского союза
Ты видел, как слетает воинственная муза
Кровавого искусства губить себе подобных
На суетную гордость повапленного гроба,
Укутывая лица в печальный саванн смерти.
Коснись чела. Быть может, и ты уже помечен,
Кук следующая жертва пирующему Марсу?
Прорубят ятаганы железную кирасу,
И ты, пронзенный болью, от грез к бытию вернешься,
От всех своих мотивов впервые отречешься.

Слепое безрассудство несдержанной отваги,
Зачем ты гонишь в битву, зачем плюешь на страхи?
Будь зрелый опыт вместо твоей стихийной прыти,
Он не толкал бы прямо в сумятицу событий,
А трезво и спокойно в строю тебя держал бы:
Со всеми вел в атаку, со всеми отступал бы.

Ты, если бы послушал разумного совета,
Не сшиб бы ненароком соратника-соседа.
Вон он лежит на дюне, затоптанный, разбитый.
Пришел черед валиться с коня, почти убитым
Тебе – чем ты и занят: с большим энтузиазмом
Катаешься по пыли, набил в забрало грязи,
Колотишь рукавицей по ране под лопаткой,
Но боль внутри все злее, и ты кричишь в припадке:

«Будь проклят меч, что выбрал доспехи, а не щит мой!
Умри, кузнец, сковавший хваленую защиту!
О, Боги, что за муки! Подохните, святоши,
Придумавшие эту прогулку к сгнившим мощам!
Любимая змеюка, твердила мне жестоко:
«Ах, милый, сделай подвиг», состарься одинокой!
Будь проклят день, когда я, сорвавшись на простор,
Снял с крюка из кладовой свой ржавый гвоздодер!
Бросай, коварный Дьявол, в огонь мой мир и веру!
Пусть пекло пожирает столикую химеру!»

 


В бреду поносишь Бога, а пальцы цепенеют,
Но небо милостиво к носящим крест на шее –
Разжалобят Бессмертных твой хриплый вой и стоны,
И боль в великодушном забытии утонет…

Комок безвольной плоти, закованной в железо,
Пусть сердце туго бьется, придавленное весом
Нагрудника, но дух твой пока тебя покинул.
Как ты смешно и жалко меж трупами раскинут.
Есть сила в этих членах: подняться в белом свете,
И, гордо встав на ноги, страданий не заметить,
Увы, душа витает вдали от тела, в грезах,
И ты лежишь, согнувшись, в нелепой, глупой позе.

Похожий на кувалду, теперь похож на краба –
Тот тоже панцирь носит, пугает жутким взглядом,
Заносчиво шагает по гальке вдоль прилива,
Громадными клешнями охотится за рыбой;
Кичливый, в лапах лиса достоинство теряет:
Когтистый взмах – и ливер наружу вылезает,
А краб хватает воздух, сильнейшим пораженный –
Вот  так и ты распластан в песке, распотрошенный.

Ты многого не видишь, страдалец бездыханный.
Сознание сбежало на волю через раны,
В чертоге поднебесном толкует со святыми,
А в это время встало сражение в пустыне:

Устали сеять искры щербатые секиры,
Кинжалы и катлассы о кости затупились.
Насытившийся Арес довольно выпил крови.
Он спит теперь, а в небе кружатся черным роем
Стервятники и грифы, высматривая падаль.
Искать ее недолго: все дышит трупным ядом.
Пройдясь над мертвецами, увидит южный ветер:
Арабы, европейцы застыли в Пляске Смерти.

О, скорбное мгновенье, останься для потомков!
Невидимое время накроет шалью тонкой
Смердящие курганы калеченных обрубков,
Но пусть увидят дети,  как предки пали глупо,
Как черви копошатся в величии героев;
Пусть знают цену жизни – как мало она стоит
Для тех, кто строит планы из мрачной цитадели
И юность шлет на гибель. Но чу! Прошли недели…

…Разбиты на опушке палатки крестоносцев,
Пред каждой – щит и знамя в руках оруженосца,
Внутри шатра хозяин зализывает раны,
Полученные в честной резне на поле брани.
Их много, белых хижин, расставленных вдоль леса,
Не счесть девизов славных, не счесть имен известных,
Не счесть плененных воинов, не ждущих лучшей доли,
Со мрачным стоицизмом взирающих на колья;
А кто-то, извиваясь, уже надет на стержень,
И чувствует, как рвутся с кишками все надежды
Остаться жить… Отдельно, меж криками казнимых
Из шелковой палатки стенанья различимы.

Срывающийся голос под пологом рыдает.
То он визжит фальцетом, то альтом завывает.
Какой жестокий гений за тканью убеленной
Пытает свою жертву манерой изощренной?
А может, это рыцарь терзается гангреной
И взглядом обреченным буравит гобелены?

 


Иль приготовив сына и стол к прощальной тризне
Рвет волосы родитель над мертвым организмом?

Но нет, все эти звуки, хоть вызваны природой,
Они не от мучений- они другого рода:
Потеют на подушках два обнаженных тела,
И дергаются рьяно, и заняты тем делом,
Которое Бокаччо в новеллах превозносит,
Которое все знают, но вслух не произносят.

Ах, магия гормонов! Прошел какой-то месяц,
И клетки зарастились, оставив шрам на месте
Зияющих отверстий на загорелой коже,
И ты уже в постели сгибаешь, как возможно,
Прекрасную еврейку. И где ты взял такую? –
В ней грация и гибкость, а как она танцует
Восточный танец, сбросив на землю все одежда!
Но главное: красотка податлива, прилежна.

Всесильный голос пола настиг тебя больного,
Стер образ той, печальной, что ждет тебя у дома.
Ты снова предал память забвению, неверный,
И делишь свое ложе с красавицей трофейной.
Твой прошлый грех был вызван страданием обидным,
А нынешний, напротив, продукт твоих бесстыдных
И низменных желаний, зовется словом «похоть».
Тебе приятно нынче, хоть прежде было плохо.

Достигнув трижды сладкой вершины удовольствий,
В четвертый раз дерзаешь в атаку войско бросить.
И мнешь тугие груди, кусаешь ягодицы,
Хватаешься за бедра и талию девицы.
Ты, если б мог дать волю инстинктам развращенным,
Залез бы весь, по уши, в трепещущее лоно.

«Попробуй, может выйдет», - злорадничают бесы, -
«Гигант любви, ты можешь!», - нашептывают лестно.
И ты пыхтишь усердно – ты рад плясать мазурку,
Выкидывать кульбиты под дьявольскую дудку.
Могучими буграми вздымаются предплечья,
Мотору снова тяжко; в висках стучит: полегче!
Лицо не человека – самца. Налиты вены,
Болезненная бледность от крови покраснела,
И вот, манометр шкалит. С резиновою грацией,
Как куль, набитый дустом, ты падаешь в матрацы
Без чувств, почти с инфарктом – опять перестарался,
И налицо итоги: играл и доигрался.

Скажи на милость, парень, зачем ты лез в бутылку?
Оно, конечно, надо. Ну раз, ну, если пылкий,
То дважды оседлаешь ретивую кобылу.
Лежи потом и думай, как это было мило.
А ты, как будто деньги за рвение заплатят -
Еще, еще… Да полно! Расслабился – и хватит.

Так нет! Дурная гордость, что часто обитает
Немного ниже пупа, к оружию взывает:
«Смелее! Не сдавайся! Докажем всем арабкам,
Что белые - мужчины, а не простые тряпки!»
Кому ты сделал хуже? Себе, кому еще же,
Ну и партнерше – эта лежит на матах тоже.
Прикрыть бы срам, да пальцем пошевелить накладно.
Хрипит уже, не стонет – проняло аж до гландов.

 

 


…Приладив на кирасу блестящую заплату,
На следующее утро ты вырядился в латы,
Готовый к славе. Вместе с сонливою зевотой
Избавиться не можешь от чувства дискомфорта
В том месте, ниже пупа, где гордость дремлет сладко.
Там не болит, не ноет, но что-то не в порядке.
Еще поднявшись с солнцем, стянув штаны в палатке,
Натруженное место ты рассмотрел украдкой:
Мозолей, вроде, нету. Омыл в холодных водах,
Обвешался ножами… и по боку невзгоды.

Неделю едешь маршем по выжженной равнине.
Все бряцают железом, ты тоже вместе с ними.
И молотом тяжелым над шлемом потрясаешь
Орешь на всю пустыню, кому-то угрожаешь.
С тобой тот самый случай, когда причина злобы
Конкретно, однозначно написана вдоль лоба:
Покрыты нос и щеки противной красной сыпью,
Из пор все время льется, салфетка к коже липнет,
И запах неприятный - премерзкая картина,
Расплата за услуги Восточного Интима.

Ах, белые халаты, загадка звездной сыпи
Не скоро тайну выдаст причинности событий.
Вы сотни лет пробьетесь в тиши лабораторий,
В ретортах убеждаясь в правдивости теорий;
Не скоро мудрый старец, путем бессчетных проб,
Из стеклышка и капли построит микроскоп;
Не скоро глянет око в прозрачный окуляр
И в крови обнаружит мерцающий кошмар –
Тех маленьких злодеев, которые сжижают
До бурой слизи мозг; от носа оставляют
Гнилой провал. Не скоро появится вакцина.
Пока же знахарь с мазью – вот вся и медицина.

А ты, герой романа, твой путь, как на ладони:
Пока в Иерусалиме товарищи разгромят
Великий храм, ты будешь валяться на постели,
Считая, как несутся бегущие недели;
С пиявками на брюхе, с примочками из серы,
Узнаешь, что уходят последние галеры
На родину. И после, избавившись от хвори,
Забытый, одинокий, ты двинешь в обход моря
По суше через земли неведомых народов,
И долгая дорога растянется на годы…

А дома тебя встретит ожившая баллада:
Крестьяне, челядь, братья, родители – все рады.
Почетный стул поставят за праздничным обедом
И будут ждать рассказов о славе и победах.
И ты, великий воин, поведаешь о многом:
О том, как пыль глотали, шагая по дорогам;
Как насмерть бились в схватке, без всяких компромиссов;
Как сам король позволил тебе сменить девиз свой
На «Рыцарь Без Упрека»; как ты свой меч сломал;
Как первым влез на стену и крикнул: «Mont-joie!»;
Как ты спасал принцессу, как резал нечестивых;
И множество историй – прекрасных и правдивых…

Тебя я тут оставлю – ты стал неинтересен,
Пусть подхалим придворный слагает тебе песни.
Ведь ты почти все время лежал в своей постельке.
Единственный твой подвиг был там же, на еврейке,
И там ты умудрился позорную болячку
Схватить для вящей славы от девушки горячей.

 


Но я судить не буду о жизни твоей строго.
Ты не один паршивый – таких на свете много.
А если кривоглазием все большинство страдает,
То это не «уродством», а «нормой» называют.

Я даже не замечу, хоть ты и мой герой,
Что ты – чудак никчемный, ты просто «никакой».
Но вывод надо сделать, актеров не обидев,
Поэтому всю повесть я назову красиво,
Не потревожив славы держав, корон и тронов:
Романтика
           Отстрелянных
                            Патронов.


© Стансы для Турнира, 2012-2024
Цитирование текстовых материалов разрешается только с указанием ссылки на сайт.
Полная или частичная публикация допустима только с ведома автора. Разработка: ОфисКИПЕР.
top