"Французская Сторона"
VII
Намалевав зверинец разномастный,
Я позабыл о сущности романа:
Задуманный о девушке прекрасной,
С небесным ликом и изящным станом,
Он стать грозит кунсткамерой нелепых…
Здесь карл горбатый с гонором шагает,
Рука об руку с трефовым валетом,
Их шествие горилла продолжает;
А следом видим девок обнаженных
Трясущих мясом в танце непристойном;
За ними поп, согнувшийся в поклонах;
Корова машет выменем надойным;
Вот командор гранитный громыхает,
Щебенкой осыпая гномов гордых;
Индеец накурившийся чихает;
Химера, размышляя, чешет морду;
Холеный малый чудеса природы
Из носа извлекает тонкой тростью;
Дубль двоек из растерянной колоды
Гремит по мостовой слоновой костью;
Гроб на колесах катит суетливо;
Косая в черном; Черная с косой;
Пузатый Пан грозит перстом блудливым;
Мычит невнятно кирасир лихой…
Был у меня сегодня недовольный,
Он, беглым взором глянув в чтиво это,
Сказал что все в тетради непристойно…
И что ослу не выбиться в поэты…
И где я видел мерзкие когорты
Уродцев, бодро топающих мимо?..
Что мыслит так лишь полудур упертый,
Вообразивший эту пантомиму…
И что читать мой стиль неинтересно,
Вот лично он не из сего романа -
Он белый и пушистый, если честно,
На белой лошади с громаднейшим султаном…
Потом зашел второй, потер макушку,
И объявил, что текст не уважает –
Тут цирк какой-то: клоуны, зверушки,..
А он – святой и нимб его сияет…
Захаживал и третий между делом,
Найдя меж букв свою карикатуру,
Счел автора маляром неумелым
Испортившим прекрасную натуру…
И я, как вы, себя считал прекрасным,
Едва-ль не джедаем с харизмою отменной -
Ведь хомо не способен беспристрастно
Судить о своей роли во Вселенной.
Так, ежели прислушиваться буду,
Как о себе выдумывают враки,
Всю повесть превращу в простую груду
Испачканной чернилами бумаги.
Не житие блаженного святого
Описываю мрачными слогами,
Но мир людей, без мишурных покровов.
Терпи, читатель. Оставайтесь с нами.
Итак, попав в ряды студентов хилых,
Я искренне старался просветиться:
Зарылся в тьму учебников постылых,
Нередко, вынуждаемый поститься -
Без шелковой авоськи с миллионом,
На разносолы сесть не выйдет, кстати,
К школярской вечной кухне – макаронам
Роль гуляша играл поток проклятий.
А одичав вконец от мук гастрита,
Я на охоту крался с другом близким,
И прямо из кастрюли, с апеттитом,
Мы жрали чьи-то жирные сосиски.
И тем был сыт, и тем был счастлив часто,
И был на парах виден всю неделю,
И не смотрел на девушек грудастых,
И лишь блестящие отметки были в деле.
А в дни, свободные от мудростей науки,
По кодексу неписанному чести,
Нас пьянь постарше брала на поруки
И с нами окультуривалась вместе:
Задрав носы, по Киевской гуляли,
И, выбрав после долгих споров тему,
Возвышенное только обсуждали,
Пытаясь строить из себя богему.
Они прекрасны были, ночи эти -
Со вкусом сна и запахом свободы.
Мы изучали вместе на рассвете
Тот движитель, что двигает народы.
Листали альманах цивилизаций
Историю планеты вспоминали,
И чередой вожди великих наций
Зловещими тенями проплывали.
Забыты не были коварство и пороки -
Распаленные водочным угаром,
Тиранам и диктаторам жестоким
Мы мыли, будто прачки, кости с жаром.
Фашизм, что стал на теле мира раной;
Теократизмы, в ханжеской коросте;
Все виды демократии поганой;
Монархию, где тоже все не просто -
Мы каждой лжи воздали по заслугам
(Ведь молодость всегда категорична)
Сочтя политику порочным кругом,
Строй новый не смогли придумать лично.
И диспут разрастался с каждым веком,
Так вопрошает пред судом истец:
Какие силы подвигают человека,
А то и страны, континенты, наконец!
Хоть искус был, никто не впал в отчаянье,
Ответ так и остался на плаву.
И этим перспективным замечаньем
Мы открываем новую главу...
